![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Владимир Набоков. Жалобная песнь Супермена
Меня ужасно веселит, что в 43 года Набоков написал стихи про героя комиксов.
Из вики: «Жалобная песнь Супермена» (англ. The Man of To-Morrow’s Lament) — англоязычное стихотворение русского и американского писателя Владимира Набокова, написанное в июне 1942 года в США. Было обнаружено набоковедом Андреем Бабиковым в 2021 году в Библиотеке редких книг Йельского университета. Как установил А. Бабиков, поэта вдохновила обложка комикса Superman № 16 за 1942 год, где персонажи Кларк Кент и Лоис Лейн в городском парке смотрят на статую Супермена. Автор послал своё сочинение в июне 1942 года редактору поэтического отдела журнала The New Yorker Чарльзу Пирсу, однако тот из-за его содержания и эротического подтекста в публикации отказал.
А. Бабиков впервые опубликовал стихотворение в британском журнале The Times Literary Supplement в марте 2021 года со своим предисловием; публикация вызвала широкий отклик мировых СМИ. В том же году появилось несколько переводов на различных языках. Предполагается, что Набоков был первым из известных писателей, который посвятил своё произведение не только Супермену, но и герою комиксов вообще.
Я вынужден носить очки, иначе
состав ее для суперглаз прозрачен —
желудок, легкие рисуются извне,
как каракатицы, дрожащие на дне,
между костей. Мне тошно в этом мире —
«изгоя тело» (как у тезки в «Лире»),
но и трико надев, кляну судьбу,
свой торс могучий, бедра, прядь на лбу
чернильно-синюю, поскольку мне положен
губительный предел… Теперь изложим.
Нет, речь не о суровых пунктах пакта
меж двух миров, Фантазии и Факта,
мешающего мне, будь он неладен,
наведаться, к примеру, в Берхтесгаден,
и не о миссии моей, но хуже, да, —
несоответствие, трагедия, беда.
Я полон соков, силы небывалой,
и я влюблен, как всякий крепкий малый,
и эту мощь я обуздать обязан,
поскольку брачной ночи предуказан
один исход — сгубив свою жену,
землетрясеньем я отель смету,
ряд пальм, электростанцию, шоссе,
армейских тягачей пять-шесть, иль все.
А коль жену взрыв страсти не убьет, —
каких детей союз наш принесет?
Что за чудовище, свалив хирурга с ног,
проковыляет в стихший городок?
В два года, топнув, он пробил бы пол;
сквозь стену бы в четыре он прошел;
обследовал кипящий горн лет в пять;
в колодец стал бы, жив-здоров, нырять;
лет в семь для игр унес бы паровоз
со станции; а в девять бы подрос
и всех моих врагов пустил на волю;
тогда схвачусь я с сорванцом — и взвою.
Вот почему, где б в красной епанче,
рейтузах синих, в золотом луче
я ни летал, преследуя громил,
я холоден, — и мрачно Кент набил
бак мусорный: обычная замена —
пиджак берет, плащ прячет Супермена.
Когда ж она вздыхает где-то в парке,
где статуя моя сияет ярко, —
«Ну разве он не диво, Кларк!?!» — молчу,
обычным парнем я лишь быть хочу.
Андрей Бабиков
Кто твой герой, Долорес Гейз?
Супермен в голубой пелерине?
Хороший англоязычный читатель припомнит мимолетное сравнение Хью Персона с парящим Суперменом в позднем коротком романе Набокова «Сквозняк из прошлого» («Transparent Things», 1972); Супермен же 1942 года до сих пор никому не был известен.
В письме к влиятельному американскому критику Эдмунду (Банни) Уилсону, принимавшему деятельное участие в литературной и академической карьере своего русского друга в США, Набоков 16 июня этого года4 обмолвился о своем новом сочинении: «Я получил письмо от Пирса, он очень мило попросил у меня еще виршей, и я послал ему стихи, которые сочинил по твоему наущению и которые прилагаю»5.
Чарльз Пирс (1906–1970), совладелец интеллигентного нью-йоркского издательства «Duell, Sloan & Pearce», редактор поэтического отдела «Нью-Йоркера», уже принял к публикации «Пробуждение холодильника» («The Refrigerator Awakes»), замысловатое, смелое, щеголяющее изобретательной игрой слов стихотворение, написанное Набоковым в конце 1941 года, и сатирический «Званый литературный обед» («A Literary Dinner»), напечатанный в апреле 1942 года. Окрыленный, Набоков послал в «Нью-Йоркер» свои новые английские «вирши», тему которых ему (в шутку или всерьез) подсказал Уилсон.
Своего «Супермена» Набоков сопроводил следующим письмом, датированным 18 июня 1942 года:
В написанной Брайаном Бойдом подробной аналитической биографии Набокова об этих стихах сказано следующее:
Еще одно, возможно решающее обстоятельство, предопределившее отказ «Нью-Йоркера», состояло, по всей видимости, в том, что произведение едва-едва осевшего в Америке русского эмигранта выставляло непобедимого Супермена в комичном свете, причем в то самое время, когда после вступления США во Вторую мировую войну в декабре 1941 года герой в синем трико и красном плаще стал символом американской военной мощи и начал сражаться в условной Европе комиксов с диктаторскими режимами. Так, в мартовском выпуске «Супермена» 1942 года (№ 15) была помещена история о вторжении Супермена в страну Оксналию (на боевых аэропланах которой изображалась свастика), захватившую маленькую Нумарку. Озабоченный мировым господством диктатор Razkal (прозрачный намек на англ. rascal — негодяй, мошенник), с усиками и прядью Гитлера, бросает на Супермена целую армию, которую тот сокрушает голыми руками. Водворив в Европе мир и справедливость, он со словами «My mission done — it’s back to the United States for me!!» («Моя миссия исполнена — мне пора возвращаться в Соединенные Штаты!!») переносится обратно в Метрополис (сильно напоминающий Нью-Йорк), где принимает свой номинальный образ газетного репортера Кларка Кента.
Набоков хотя и положил в основу своего стихотворения следующий, майский выпуск комиксов (как мы покажем далее), по всей видимости, листал и предыдущий, на что указывают его строки о пакте между миром Фантазии и Фактов, который не позволяет Супермену объявиться в Берхтесгадене (в этом баварском местечке с 1933 года располагалась резиденция Гитлера): в вымышленном мире комиксов Супермен вершил суд над Рэзкалом, пока в реальном мире Гитлер вторгался во вполне определенные страны, в которых гибли настоящие люди. В неожиданном упоминании Берхтесгадена можно было усмотреть намек на критику американских властей, которым следовало столь же решительно, как рисованному герою, вмешаться в ход войны, сократив расхождение между вымыслом и явью.
В еще более глубоком слое содержания этого сложного произведения сам Супермен, сверхчеловек, соотнесен с Гитлером — упомянутая в девятой строчке «темно-синяя прядь на узком лбу» (в комиксах блестящие черные волосы Супермена действительно подкрашивались синим, как и волосы Рэзкала) не может не напомнить о Гитлере, уже высмеянном Чарли Чаплином в «Великом диктаторе» (1940). «Роковое ограничение» Супермена, обреченного на одиночество и лишенного возможности иметь потомство, наводит на мысль о тонко проведенной антидарвинистом Набоковым ассоциации между американским супергероем и бесплодным немецким Übermensch’ем, под стать которым ироничный творец не создал подходящей сверхженщины, способной произвести на свет сверхребенка. Так Человек Будущего у Набокова парадоксальным образом остается без будущего, а все человеческое в нем сосредоточено в его малолюбопытной ипостаси — в «отверженном тулове» застенчивого, обыкновенного, носящего очки репортера Кларка Кента, мечтающего стать «нормальным парнем».
Выпуски «Супермена» были любимым чтением восьмилетнего сына Набокова Дмитрия. Летом 1942 года Набоковы гостили в Вермонте на даче гарвардского историка Михаила Карповича, откуда Вера Набокова, оставив на время мужа и сына, в начале августа уехала в Кембридж (Массачусетс), чтобы подыскать для семьи новую квартиру. Набоков в дни разлуки сочинял английскую книгу о Гоголе и сообщал жене о своих отцовских радостях:
В приведенном письме к жене был упомянут, по‐видимому, свежий, семнадцатый выпуск «Супермена» (июль-август), Набокова же вдохновил на стихи предыдущий выпуск (май-июнь), истории из которого, вполне возможно, он тоже читал сыну, объясняя ему идиоматические выражения и новые слова. Не зная этого обстоятельства, невозможно по‐настоящему оценить ту часть стихотворения, в которой набоковский Супермен представляет себе развитие своего сына, способного, как гигантские дети в «Пище богов» (1904) Уэллса, разрушить целый город23. Воображая взросление своего ребенка, год за годом набирающего баснословную силу, Кент останавливается на девятилетнем возрасте («в восемь лет он сокрушил бы самую длинную железнодорожную линию, / играя в “паровозики” настоящими вагонами, а в девять / освободил бы из тюрьмы всех моих старых врагов»), и как раз девятый год жизни собственного сына, родившегося 10 мая 1934 года в Берлине, Набоков наблюдал в июне 1942 года, когда сочинил стихи о Супермене. Эта деталь не только неожиданно связывает «сына Супермена» с Давидом, замученным ребенком философа Адама Круга в романе «Bend Sinister» (тоже насыщенном шекспировскими аллюзиями), но и открывает в набоковском «Человеке Будущего» еще один, автобиографический, план. В гротескном мире супергероев и суперзлодеев, спасителей человечества и губителей цивилизации, недостает одной важной вещи — обычной человеческой любви и заботы, без которых все циклопические подвиги и сама цивилизация лишены смысла. Таковы другие, жанровые ограничения этого циркового homo superior’a в синих рейтузах, видящего своим клишированным сознанием даже в собственном сыне только соперника и угрозу и не учитывающего главного — его детской любознательности и мальчишеской отваги. И таково угрюмое бесплодие всех этих «пустынь неискусства» (говоря словами Вана Вина, героя романа Набокова «Ада, или Отрада», 196924), предлагающих своей аудитории что угодно, кроме поэзии. Упомянув первый американский роман Набокова «Bend Sinister» (название представляет собой геральдический термин, но основное значение англ. sinister — зловещий), нельзя не отметить, что в одной из историй того же шестнадцатого выпуска «Супермена» герою противостоял омерзительный злодей Mister Sinister. Его серая накидка, серая лысая голова и жабье лицо могли повлиять на образ гнусного диктатора Падука по прозвищу Toad (жаба, отвратительный человек), облаченного в романе в серое полевое сукно («Участок волос на макушке его шишковатой, синеватой, бритой головы был тщательно расчесан и разделен надвое»). В гл. 17 «Bend Sinister» обнаруживается еще один отголосок набоковского знакомства с комиксами: «У него [у Круга] пульсирующей болью болела голова: тот вид мигрени, при которой кажется, что боль выходит за пределы одной части головы, как краски в дешевых комиксах, и не полностью заполняет пространство другой ее части» (перевод мой).
В техническом отношении стихотворение, состоящее из 46 строк и написанное традиционными героическими двустишиями, предвосхищает поэму Джона Шей-да «Бледный огонь» из одноименного романа (1962) Набокова. Причем, как и в стихах о Супермене, в поэме Шейда, что показал Б. Бойд («“Бледный огонь” Владимира Набокова. Волшебство художественного открытия»), скрытой и ведущей темой оказывается судьба ребенка. Помимо своих любопытных особенностей — свежего замысла, необычной формы, развивающей прием внутреннего монолога, используемый в комиксах для сообщения читателю о намерениях героя, — публикуемое стихотворение оказывается настоящим подарком для исследователя. Это, по‐видимому, единственное произведение Набокова, источник которого не только устанавливается с безусловной точностью, но и нисколько не скрывается самим автором. Фабула («поток сознания» и ламентации Супермена), место действия (Метрополис), персонажи (Кларк Кент и Лоис Лейн), детали (очки, бронзовая статуя) и даже хорошо поддающиеся версификации слова восхищенной Лоис взяты с обложки шестнадцатого выпуска «Супермена». Стихи Набокова представляют собой сатирическую и поэтическую интерпретацию изображенной на обложке сценки, дополненную размышлениями Супермена о катастрофических последствиях его любовной связи с Лоис (не подозревающей, кем именно является ее сослуживец по «Дейли Плэнет»). Саму идею написать стихи от имени Супермена, то есть сделать его поэтом, Набоков мог почерпнуть из истории о мистере Синистере в том же выпуске комиксов. Находясь с Лоис в типографии, Кент требует напечатать сенсационный материал, и его речь комичным образом становится подозрительно ритмичной: «We’ve heard your warnings, here’s the answer: we’ll print that story despite you, mister!» («Нам ваши опасения известны, и вот ответ: сюжет мы этот тиснем, — хотите, мистер, вы того иль нет!»), на что Лоис немедленно обращает внимание: «Why, Clark — you’re a poet!» («Ну и ну, Кларк, да ты поэт!»). Из сопоставления обложки со стихами Набокова следует, что слова Супермена «Ох, мне наскучило слоняться здесь без дела» относятся к его городским блужданиям в образе обычного человека, облаченного в приличный костюм и шляпу; что Набоков точно подметил главную деталь в облике репортера Кента, отсутствующую у Супермена, — Кент носит очки, причем вовсе не ради маскировки, а чтобы, как воображает Набоков, бросая страстные взгляды на Лоис, не видеть ее внутренностей, пульсирующих легких и печени (в одной из историй шестнадцатого выпуска Супермен, используя свое суперзрение, видит сквозь стены укрывшихся злодеев). Позднее в «Лолите» Гумберт Гумберт будет мечтать «приложить жадные губы к молодой маточке, неизвестному сердцу, перламутровой печени, морскому винограду легких» своей юной зазнобы, как если бы он, подобно Супермену, видел ее насквозь. Наконец, заключительная реплика Лоис, проходящей мимо статуи Супермена, — «Oh, Clark… / Isn’t he wonderful!?!» («О, Кларк… / Разве он не чудесен!?!») — слово в слово взята с той же обложки, вплоть до воспроизведения эмоционального ряда знаков препинания. И в точности как изображено на ней, Кларк у Набокова продолжает прямо смотреть перед собой, не поворачивая головы в сторону сияющей в идиотическом торжестве бронзовой статуи, воздвигнутой благодарными горожанами в память о подвигах супергероя. Даже такая деталь, как желтое небо, на фоне которого Кларк и Лоис прогуливаются в парке, не ускользнула от внимания Набокова, незадачливый герой которого, размышляя о своей неполноценности, говорит так: «где я бы ни летал, / в красном плаще, синих рейтузах, по желтому небу, / я не чувствую никакого трепета…» Рифмованный перевод наполненных до краев набоковских стихов — всегда «плач об утерянных сокровищах». Сам Набоков отдавал предпочтение бедным, но честным дословным переводам стихов, без рифм, а порой и без соблюдения метрики, и таким скромным полупрозаическим переложением я сперва и хотел ограничиться, принимаясь за «Человека Будущего». По ходу работы я все же взял несколько аккордов на пробу, после чего решил доиграть эту мелодию до конца — к подстрочному переводу я прилагаю рифмованный, озаглавленный иначе: «Жалобная песнь Супермена». В русском переводе трудно выдержать гнетуще-монотонный строй оригинала, гипнотический basso ostinato героя, поддерживаемый тремя рядами длинных перечислений (наружности и оборотневых атрибутов Супермена; разрушительных последствий его страсти; этапов бурного взросления его сына), и сохранить при этом политические намеки и литературные отсылки. А они возникают уже в самом названии стихотворения: слово «lament» означает не только «горестное стенание», но и «жалобную песнь» — старинный элегический жанр лирико-драматической импровизации в стихах, связанный с похоронами, свадьбами, неурожаем и разными бедствиями.
Копию машинописного текста набоковского стихотворения с рукописными исправлениями (подписанный оригинал был послан редактору Пирсу) я обнаружил в обширном архиве Эдмунда Уилсона в библиотеке редких книг и рукописей Бейнеке Йельского университета (Edmund Wilson Papers. Box 170, folder 4246). Вложенные Набоковым в письмо от 16 июня 1942 года, стихи были помещены в отдельную папку вместе с другими его поэтическими и прозаическими сочинениями и журнальными вырезками, которые слались «дорогому Банни» в разные годы. В этой папке «Человек Будущего» пролежал без малого восемьдесят лет и уцелел, как и положено Супермену, чтобы, наконец, увидеть свет в оригинале и в нашем русском переводе.
Первая публикация: Andrei Babikov. Superman Returns. An Unpublished Poem by Vladimir Nabokov // The Times Literary Supplement. 2021. March 5. P. 15.
Выражаю сердечную признательность Ольге Ворониной, приславшей мне копии неопубликованных писем Набокова и Пирса, Брайану Бойду, Стивену Блэквеллу и Станиславу Швабрину за обсуждение настоящей работы, а также Джеймсу Пуллену, представляющему интересы «The Wylie Agency», за любезное разрешение опубликовать это стихотворение Набокова.
Из вики: «Жалобная песнь Супермена» (англ. The Man of To-Morrow’s Lament) — англоязычное стихотворение русского и американского писателя Владимира Набокова, написанное в июне 1942 года в США. Было обнаружено набоковедом Андреем Бабиковым в 2021 году в Библиотеке редких книг Йельского университета. Как установил А. Бабиков, поэта вдохновила обложка комикса Superman № 16 за 1942 год, где персонажи Кларк Кент и Лоис Лейн в городском парке смотрят на статую Супермена. Автор послал своё сочинение в июне 1942 года редактору поэтического отдела журнала The New Yorker Чарльзу Пирсу, однако тот из-за его содержания и эротического подтекста в публикации отказал.
А. Бабиков впервые опубликовал стихотворение в британском журнале The Times Literary Supplement в марте 2021 года со своим предисловием; публикация вызвала широкий отклик мировых СМИ. В том же году появилось несколько переводов на различных языках. Предполагается, что Набоков был первым из известных писателей, который посвятил своё произведение не только Супермену, но и герою комиксов вообще.
Я вынужден носить очки, иначе
состав ее для суперглаз прозрачен —
желудок, легкие рисуются извне,
как каракатицы, дрожащие на дне,
между костей. Мне тошно в этом мире —
«изгоя тело» (как у тезки в «Лире»),
но и трико надев, кляну судьбу,
свой торс могучий, бедра, прядь на лбу
чернильно-синюю, поскольку мне положен
губительный предел… Теперь изложим.
Нет, речь не о суровых пунктах пакта
меж двух миров, Фантазии и Факта,
мешающего мне, будь он неладен,
наведаться, к примеру, в Берхтесгаден,
и не о миссии моей, но хуже, да, —
несоответствие, трагедия, беда.
Я полон соков, силы небывалой,
и я влюблен, как всякий крепкий малый,
и эту мощь я обуздать обязан,
поскольку брачной ночи предуказан
один исход — сгубив свою жену,
землетрясеньем я отель смету,
ряд пальм, электростанцию, шоссе,
армейских тягачей пять-шесть, иль все.
А коль жену взрыв страсти не убьет, —
каких детей союз наш принесет?
Что за чудовище, свалив хирурга с ног,
проковыляет в стихший городок?
В два года, топнув, он пробил бы пол;
сквозь стену бы в четыре он прошел;
обследовал кипящий горн лет в пять;
в колодец стал бы, жив-здоров, нырять;
лет в семь для игр унес бы паровоз
со станции; а в девять бы подрос
и всех моих врагов пустил на волю;
тогда схвачусь я с сорванцом — и взвою.
Вот почему, где б в красной епанче,
рейтузах синих, в золотом луче
я ни летал, преследуя громил,
я холоден, — и мрачно Кент набил
бак мусорный: обычная замена —
пиджак берет, плащ прячет Супермена.
Когда ж она вздыхает где-то в парке,
где статуя моя сияет ярко, —
«Ну разве он не диво, Кларк!?!» — молчу,
обычным парнем я лишь быть хочу.
Андрей Бабиков
Возвращение «Супермена» Набокова
Памяти Дональда Бартона Джонсона, щедрого и внимательного коллеги и другаПервые годы Владимира Набокова в Америке стали одной из самых увлекательных и драматичных глав в истории приключений, выпавших на долю его жилистой музы. Выехав с женой и шестилетним сыном из оккупированной немцами Франции знаменитым русским писателем, Набоков в конце мая 1940 года сошел на пристань Нью-Йорка неизвестным иммигрантом средних лет, плохо представляющим себе литературные вкусы туземной публики. Привычка сочинять по‐русски подтачивала его стремление перейти на заведомо менее послушный и богатый английский, вследствие чего новые книги не создавались ни на родном, ни на «приемном» языках. В 1940–1943 годах он брался за все, что могло спасти его писательскую жизнь: за уголовный роман (на английском), за вторую часть «Дара» (на русском), за теософскую инсценировку «Дон Кихота» для Михаила Чехова. Ни один из этих проектов не получил воплощения2. Он писал рецензии и эссе для газет и журналов, лекции по литературе и драме для своих университетских выступлений, английские рассказы, статьи по энтомологии и мимикрии, литературную биографию Гоголя, переводил на английский Пушкина и Ходасевича, сочинял свои лучшие русские и выразительные английские стихи. При всей плодотворности его первых трех американских лет, взращенные на новой почве всходы казались последними ростками набоковского искусства, питавшимися старыми европейскими соками, и до 1947 года, когда, наконец, вышел его первый американский роман «Bend Sinister» («Левая перевязь» или «Под знаком незаконнорожденных»), Набоков не был уверен, что этих соков хватит на еще одну книгу. Его литературная карьера в Новом Свете началась по‐старому: как в Берлине 20‐х годов он помещал в эмигрантских газетах и журналах стихи и рецензии, так и теперь он рад был любой возможности заявить о себе в каком‐нибудь культурном повременном издании, редактор которого почти наверняка не смог бы верно произнести его фамилию. Сверх того, Mister Nabakov или Mister Nobokov должен был мириться с тем, от чего давно отвык, — с отказами редакций печатать его сочинения. Друг Набоковых, видный общественный деятель эмиграции А. А. Гольденвейзер, обосновавшийся в США в 1937 году, в письме к Марку Алданову от 13 сентября 1940 года передавал слова Набокова после встречи с ним в Нью-Йорке: «Сирин жаловался, что американские издатели дают авторам подробные инструкции: о чем писать, кого хвалить и кого ругать, какую развязку дать роману и т. д. На темы о русских беженцах никакого спроса нет: устарели»3. Впрочем, даже самые американские и свежие темы не всегда могли служить новому произведению надежным пропуском в хороший журнал. В первой половине июня 1942 года Набоков, к тому времени два года проживший в США и опубликовавший несколько поэтических произведений в американских журналах, сочинил длинное стихотворение «The Man of To-Morrow’s Lament» (буквально «Жалоба Человека Будущего») — монолог героя комиксов Супермена, ставшего необыкновенно популярным с 1938 года, когда начала выходить серия рисованных историй «Action Comics». Русский читатель вспомнит только того Супермена у Набокова, которого упоминает Гумберт Гумберт в стихах, обращенных к сбежавшей от него Лолите:
Кто твой герой, Долорес Гейз?
Супермен в голубой пелерине?
Хороший англоязычный читатель припомнит мимолетное сравнение Хью Персона с парящим Суперменом в позднем коротком романе Набокова «Сквозняк из прошлого» («Transparent Things», 1972); Супермен же 1942 года до сих пор никому не был известен.
В письме к влиятельному американскому критику Эдмунду (Банни) Уилсону, принимавшему деятельное участие в литературной и академической карьере своего русского друга в США, Набоков 16 июня этого года4 обмолвился о своем новом сочинении: «Я получил письмо от Пирса, он очень мило попросил у меня еще виршей, и я послал ему стихи, которые сочинил по твоему наущению и которые прилагаю»5.
Чарльз Пирс (1906–1970), совладелец интеллигентного нью-йоркского издательства «Duell, Sloan & Pearce», редактор поэтического отдела «Нью-Йоркера», уже принял к публикации «Пробуждение холодильника» («The Refrigerator Awakes»), замысловатое, смелое, щеголяющее изобретательной игрой слов стихотворение, написанное Набоковым в конце 1941 года, и сатирический «Званый литературный обед» («A Literary Dinner»), напечатанный в апреле 1942 года. Окрыленный, Набоков послал в «Нью-Йоркер» свои новые английские «вирши», тему которых ему (в шутку или всерьез) подсказал Уилсон.
Своего «Супермена» Набоков сопроводил следующим письмом, датированным 18 июня 1942 года:
Дорогой г-н Пирс, благодарю вас за милое письмо. Шлю вам стихи о горестях Супермена из комиксов (с извинениями, если таковые требуются, перед его создателями). Хочу повторить, что я переживаю самые ужасные трудности и страдания, берясь за новый для меня язык — после 25 лет старого доброго русского. Если все же вещица вам подходит — в целом не слишком неверна грамматически и не слишком непристойна в средоточии ее милостей6, — мог бы я смиренно запросить гонорар, настолько отвечающий моему русскому прошлому и моим настоящим мукам, насколько это возможно? Я перевел свой [русский] рассказ, который, по мнению Уилсона, может подойти для вашего журнала7; я заметил, однако, что он намного длиннее (8500 слов), чем все то, что вы обычно печатаете, и он не может быть прокрустинирован8. Если все же вы полагаете, что вам было бы любопытно взглянуть на него, я с радостью вышлю его вам.Пришедший от Пирса на бланке «Нью-Йоркера» ответ (письмо от 25 июня 1942 года) представлял собой столь же милый, сколь и категорический отказ публиковать набоковского Человека Будущего — как создатели Супермена называли своего героя на страницах комиксов.Искренне ваш,В. Набоков
Дорогой г-н Набоков,Расположенный к Набокову Пирс, конечно, не мог предполагать, что из‐за отказа «Нью-Йоркера» публикация первого, по‐видимому, в истории стихотворения о Супермене при жизни автора так и не состоится. Не мог он предвидеть и того, что к концу 50‐х годов его подопечный, пишущий «довольно замечательные вещи», станет всемирно известным писателем, единственным в своем роде классиком двух литератур, дразнящей загадкой для сведущих читателей и знатоков его искусства и что одной из выпавших страниц его творческой биографии окажется именно это, отвергнутое летом 1942 года стихотворение.
с вашей стороны было очень любезно так быстро отозваться на мою просьбу, и от этого мне вдвойне трудно сообщить вам то, что приходится сказать: «Жалоба Человека Будущего» отклонена. Большинство из нас пришли к мнению, что многие наши читатели не смогут понять эту вещь как следует. И еще, помимо этого, есть та проблема, которую вы предвидели, со строками в середине стихотворения.
Как бы там ни было, все мы полагаем, что вы пишете довольно замечательные вещи, и вопреки вашим опасениям, вы обращаетесь с английским языком на удивление хорошо. Надеюсь, у нас будет возможность получить от вас что‐нибудь еще в скором времени.
Вы правы, предполагая, что рассказ в 8500 слов для нас немного длинноват, но я очень надеюсь, что вы пришлете его нам и позволите нам взяться за него. Могу ли я рассчитывать на это?Искренне Ваш, Ч. А. Пирс9
В написанной Брайаном Бойдом подробной аналитической биографии Набокова об этих стихах сказано следующее:
В середине мая [1942 года] к Набокову приехал Джеймс Лохлин и заказал ему, заплатив небольшой аванс, том поэтических переводов из Пушкина и Тютчева, а также литературоведческую работу о Гоголе в 200 страниц. Набоков сразу же погрузился в книгу о Гоголе, надеясь отослать готовую рукопись издателю к середине июля. Чтобы немного отвлечься, он по совету Эдмунда Уилсона написал стихотворение под названием «Жалоба Человека Будущего»: в брачную ночь Супермена сила [этого] Стального Человека взрывает его свадебные апартаменты. Увы, бедная Лоис! Чопорный «Нью-Йоркер» отказался печатать стихи, и рукопись не сохранилась10.Еще раньше о набоковском Супермене писал первый биограф Набокова Эндрю Фильд. В 1977 году он лишь коротко отметил, что «некоторые произведения Уилсона и Набокова, созданные на протяжении 40–50‐х годов, по тем или иным причинам не подходили для “Нью-Йоркера” (как, например, “Округ Геката” Уилсона или стихотворение Набокова о брачной ночи Супермена и Лоис Лейн)»11. В более поздней книге, описывая пребывание Набокова в негритянском женском колледже гуманитарных наук (колледж Спелмана, Атланта, штат Джорджия), Фильд снова коснулся нашего сюжета:
<…> Набоков должен был ехать в Ричмонд, но из‐за устроенной там светомаскировки, применявшейся в военное время, его лекции отменили. Вместо Ричмонда организатор лекционного тура отправил Набокова в колледж Спелмана <…> То, что должно было стать только короткой остановкой в пути, с лекциями в обмен на харчи и ночлег, оказалось одним из его самых успешных посещений, и он был приятно удивлен, когда в конце получил свой обычный гонорар, сто долларов. <…> В университетском журнале «Spelman Messenger» (ноябрь 1942 года) появилась длинная статья о различных выступлениях и чтениях Набокова, на одном из которых прозвучало «несколько фривольное стихотворение о Супермене». В стихах описывался взрыв в гостинице для молодоженов, в которой Супермен провел свою брачную ночь (незадолго до этого стихи были отклонены «Нью-Йоркером»)12.Дважды упоминая набоковское стихотворение, Фильд, в отличие от Бойда, не приводит его название, но само его содержание и причина, по какой оно было отвергнуто журналом, у двух биографов совпадают. Не зная текста «Человека Будущего», Фильд, а затем и Бойд изложили его сюжет, по всей видимости, по набоковским заметкам, отправленным Фильду в 1973 году, когда последний, допустив множество ошибок и искажений в первой биографии писателя, работал над новой версией своей книги. Вполне возможно, что эти стихи Набокову именно так и запомнились и что тридцать лет спустя ему казалось, что его Супермен действительно провел брачную ночь в гостинице, которую разрушил взрыв его чудовищной страсти. На самом деле, как мы увидим, в этих стихах Супермен даже не прикасается к Лоис, а лишь воображает вероятные последствия своей любовной связи с хорошенькой репортершей из «Daily Planet». Занятно, что Фильд не задался вопросом, отчего эти стихи показались слишком рискованными светскому «Нью-Йоркеру», но были вполне приемлемыми для публичного чтения в пуританском женском колледже после воскресной службы в баптистской капелле? Атмосферу набоковского пребывания в колледже Спелмана передают его подробные письма к жене. 7 октября он сообщал:
Любовь моя,11 октября он рассказывал о ежедневном посещении капеллы и своих выступлениях:
пишу тебе из черного Wellesley13 — колледжа для негритянок, куда меня загнал Фишер из‐за того, что в Ричмонде случилось военное затемнение и тамошняя лекция отложена. <…> Тут я пробуду до вторника, читая лекции за квартиру и харчи. Квартира прекрасная и президентша премилая, — и завтра еду с биологичкой <…> собирать бабочек в окрестностях, — но в конце концов мое good time14 сводится к потере оного. <…>15
Мисс Рид, начальница колледжа, очень симпатичная, круглая, с бородавкой у ноздри, не слишком идейная женщина: каждое утро я брекфастую у нее (с разговорами о негритянской проблеме и телепатии) и каждое утро в 9 часов вынужден посещать с ней chapel и сидеть с ней в академическом плаще на сцене лицом к четыремстам девицам, распевающим гимны среди органной бури. Я взмолился — что, мол, еретик, что ненавижу всякое пение и музыку, но она строго возразила: ничего, у нас полюбите. В мою честь выбирают молитвы, благодарящие Бога <…> Лекция моя о Пушкине (негритянская кровь!) встречена была с почти комическим энтузиазмом. Я решил ее закончить чтением «Моцарта и Сальери», а так как здесь не токмо Пушкин, но и музыка в большой чести, у меня явилась несколько озорная мысль вбутербродить скрипку, а затем рояль в тех трех местах, где Моцарт (и нищий музыкант) производит музыку. При помощи граммофонной пластинки и пианистки получился нужный эффект — опять‐таки довольно комический. Кроме того, я побывал в биологическом классе, рассказывал о мимикрии, а третьего дня поехал с профессоршей и группой очень черных, очень интенсивно жующих мятную резинку барышень в деревянном шарабане-автомобиле собирать насекомых миль за двадцать отсюда16.12 октября, накануне отъезда из колледжа, он сообщал новые подробности:
Душенька моя дорогая,О своем чтении «Супермена» (ставшем, по‐видимому, первым публичным чтением стихотворения) и реакции на него слушателей Набоков в этих письмах не сообщает. Следуя за отсылкой Фильда в поисках более подробных сведений о набоковских выступлениях в Спелмане, мы обратились к ноябрьскому выпуску «Спелмановского курьера». Центральное место в нем занимает длинный редакторский очерк «Владимир Набоков посетил Спелман». Приведем большой отрывок из него, который довольно неожиданно служит отличным введением к публикации набоковского «Супермена»:
посылаю моему Митюшеньке замечательную хвостатую геспериду, а тебе чек на 100 долл., который мне довольно неожиданно дали здесь, в Spelman, хотя было условлено, что мое красноречие лишь окупает комнату и стол. Вообще я здесь окружен трогательнейшим почетом, художники показывают мне свои фиолетовые полотна, скульпторы — своих толстогубых богородиц, а музыканты поют мне «spirituals»17.
В то самое время, когда утренние газеты обратили мысли студентов к России новостями о героической обороне Сталинграда, — так начинается очерк, — в колледж Спелмана прибыл настоящий русский, знаменитый романист, поэт и критик Владимир Набоков. Уже одного простого факта, что Набоков — соотечественник солдат, о которых сегодня писали в газетах, было довольно для того, чтобы привлечь внимание учащихся, собравшихся в Мемориальном Зале Гова на его первую лекцию «Художник и здравый смысл»18. Но не прошло и четверти часа, как стало ясно, что перед нами необыкновенно динамичная натура, и с этого времени и до его отъезда шесть дней спустя <…> г-н Набоков был на кампусе главной темой. <…> Набоков без особых церемоний приступил к своему предмету: проблема конфликта между творческим воображением и здравым смыслом. Не существует никакой действительной связи между искусством и интеллектом, заверил русский писатель своих слушателей. Чтобы создать произведение искусства, художник должен иметь мужество дать волю своему воображению, должен осмелиться жить в мире, который он создал. Не имеет значения, совместим ли этот мир воображения с требованиями разума или нет, утверждал он. Писатель или художник должен хранить себе верность, выражая свое сокровенное без оглядки на то, что об этом могут подумать другие. <…>Из обзора набоковских выступлений в этом примечательном очерке следует, что «Супермена» он прочитал в доме главы колледжа (Флоренс Рид) «на закуску», после нескольких других, более элегических и автобиографических вещей. Стихотворение не вызвало среди аудитории негодования или смущения, а, напротив, имело восторженный отклик и заслужило упоминания на страницах университетского журнала. Отказ Пирса от его публикации, как мы можем теперь предположить, был продиктован не столько безобидным игривым подтекстом в нем, сколько затрудняющей понимание многослойностью его содержания, о чем он сказал в начале своего письма. Шекспировская аллюзия в письме Набокова к Пирсу призвана была, на наш взгляд, подготовить редактора «Нью-Йоркера» к восприятию стихотворения, в котором Супермен о своей скромной человеческой эманации, Кларке Кенте, отзывается так: «a banished trunk (like my namesake in “Lear”)» — отверженное тулово (как мой тезка в «Лире»). Слова взяты из первой сцены первого акта трагедии Шекспира, в которой помрачившийся рассудком Лир изгоняет из королевства справедливого и смелого графа Кента и предостерегает его: «если на десятый день / Твое отверженное тулово заметят в наших владениях, / В тот же миг тебя ждет смерть». Создатели Супермена, автор историй Джерри Сигел и иллюстратор Джо Шустер, взявшие для своего героя имена у двух голливудских звезд, Кларка Гейбла и Кента Тейлора, были бы, пожалуй, сильно удивлены и польщены, узнав, что иностранный писатель не только сочинил об их Стальном Человеке стихи, но и связал его с самим Шекспиром.
Что он никоим образом не выступает за поэтическую распущенность в связи со своей теорией раскованного вдохновения, г-н Набоков очень ясно дал понять на следующее утро, когда прочитал в капелле несколько своих стихотворений. Написанные изначально по‐русски и переведенные на английский язык, стихи носили глубоко серьезный характер и выражали в благородном и размеренном стиле поступь времени и рока, а также хрупкость человеческой природы перед лицом колоссальных мировых потрясений. Хотя они и были совершенно свободны в своем течении, стихи обладали изяществом выражения и отделки, что свидетельствовало о том, что г-н Набоков не считает, что художник должен отвергать тяжелый труд, когда отвергает приверженность принципам здравого смысла. <…>
Владимир Набоков и что он за человек — вот что стало предметом общего внимания на восхитительном воскресном вечере в доме президента, на котором присутствовали студентки и другие члены колледжа. Неофициальная атмосфера придала пикантность прочитанным стихам и последовавшей затем веселой беседе. Лирические произведения, начиная с ностальгического «Прощай»19 — тема, в которой выразилась его печаль из‐за необходимости оставить родное наречие, «чтобы вырезать стихи из грубой скалы, ощупью пробираясь в новый язык», — до несколько фривольного стихотворения о Супермене, вызвали восторженные отклики в зале и в то же время чувство глубокой признательности к этому человеку и большого уважения к его артистизму. Естественность Набокова могла бы обезоружить всякого, заставив забыть, что перед нами, по словам критика Извольской, «определенно самый талантливый молодой русский писатель-эмигрант наших дней»20, если бы между прочим сделанный поразительный комментарий не показал феноменальную восприимчивость Набокова к окружающему миру. <…>21
Еще одно, возможно решающее обстоятельство, предопределившее отказ «Нью-Йоркера», состояло, по всей видимости, в том, что произведение едва-едва осевшего в Америке русского эмигранта выставляло непобедимого Супермена в комичном свете, причем в то самое время, когда после вступления США во Вторую мировую войну в декабре 1941 года герой в синем трико и красном плаще стал символом американской военной мощи и начал сражаться в условной Европе комиксов с диктаторскими режимами. Так, в мартовском выпуске «Супермена» 1942 года (№ 15) была помещена история о вторжении Супермена в страну Оксналию (на боевых аэропланах которой изображалась свастика), захватившую маленькую Нумарку. Озабоченный мировым господством диктатор Razkal (прозрачный намек на англ. rascal — негодяй, мошенник), с усиками и прядью Гитлера, бросает на Супермена целую армию, которую тот сокрушает голыми руками. Водворив в Европе мир и справедливость, он со словами «My mission done — it’s back to the United States for me!!» («Моя миссия исполнена — мне пора возвращаться в Соединенные Штаты!!») переносится обратно в Метрополис (сильно напоминающий Нью-Йорк), где принимает свой номинальный образ газетного репортера Кларка Кента.
Набоков хотя и положил в основу своего стихотворения следующий, майский выпуск комиксов (как мы покажем далее), по всей видимости, листал и предыдущий, на что указывают его строки о пакте между миром Фантазии и Фактов, который не позволяет Супермену объявиться в Берхтесгадене (в этом баварском местечке с 1933 года располагалась резиденция Гитлера): в вымышленном мире комиксов Супермен вершил суд над Рэзкалом, пока в реальном мире Гитлер вторгался во вполне определенные страны, в которых гибли настоящие люди. В неожиданном упоминании Берхтесгадена можно было усмотреть намек на критику американских властей, которым следовало столь же решительно, как рисованному герою, вмешаться в ход войны, сократив расхождение между вымыслом и явью.
В еще более глубоком слое содержания этого сложного произведения сам Супермен, сверхчеловек, соотнесен с Гитлером — упомянутая в девятой строчке «темно-синяя прядь на узком лбу» (в комиксах блестящие черные волосы Супермена действительно подкрашивались синим, как и волосы Рэзкала) не может не напомнить о Гитлере, уже высмеянном Чарли Чаплином в «Великом диктаторе» (1940). «Роковое ограничение» Супермена, обреченного на одиночество и лишенного возможности иметь потомство, наводит на мысль о тонко проведенной антидарвинистом Набоковым ассоциации между американским супергероем и бесплодным немецким Übermensch’ем, под стать которым ироничный творец не создал подходящей сверхженщины, способной произвести на свет сверхребенка. Так Человек Будущего у Набокова парадоксальным образом остается без будущего, а все человеческое в нем сосредоточено в его малолюбопытной ипостаси — в «отверженном тулове» застенчивого, обыкновенного, носящего очки репортера Кларка Кента, мечтающего стать «нормальным парнем».
Выпуски «Супермена» были любимым чтением восьмилетнего сына Набокова Дмитрия. Летом 1942 года Набоковы гостили в Вермонте на даче гарвардского историка Михаила Карповича, откуда Вера Набокова, оставив на время мужа и сына, в начале августа уехала в Кембридж (Массачусетс), чтобы подыскать для семьи новую квартиру. Набоков в дни разлуки сочинял английскую книгу о Гоголе и сообщал жене о своих отцовских радостях:
Он великолепно сегодня играл в мяч; расправил пять бабочек и написал сам этикетки; построил с Маришей новый дом; купил нового Супермана <sic>, которого я ему читал перед сном; очень много ест и засыпает мгновенно. Погода отвратительная: довольно ясно, такое судорожное солнце и беспрерывный ветер. Я тебя люблю. Ночниц нет — т. е. невозможно отворять окно — так дует. Вообще, довольно бездарное лето, но ему идет впрок. Читал ему «Нос» — он очень смеялся, но предпочитает Супермана <sic>22.Занятное соседство американских комиксов с гоголевским «Носом» объясняет источник следующего места в набоковской книге о Гоголе (гл. 3), вышедшей в небольшом американском издательстве «New Directions» в 1944 году: «“Супермен”, несомненно, пошлость, но это пошлость в такой мягкой, незатейливой форме, что о ней не стоит и говорить; сказки былых времен, если уж на то пошло, содержали столько же тривиальных сантиментов и наивной вульгарности, сколько и эти байки о современных Убийцах Гигантов» (перевод мой).
В приведенном письме к жене был упомянут, по‐видимому, свежий, семнадцатый выпуск «Супермена» (июль-август), Набокова же вдохновил на стихи предыдущий выпуск (май-июнь), истории из которого, вполне возможно, он тоже читал сыну, объясняя ему идиоматические выражения и новые слова. Не зная этого обстоятельства, невозможно по‐настоящему оценить ту часть стихотворения, в которой набоковский Супермен представляет себе развитие своего сына, способного, как гигантские дети в «Пище богов» (1904) Уэллса, разрушить целый город23. Воображая взросление своего ребенка, год за годом набирающего баснословную силу, Кент останавливается на девятилетнем возрасте («в восемь лет он сокрушил бы самую длинную железнодорожную линию, / играя в “паровозики” настоящими вагонами, а в девять / освободил бы из тюрьмы всех моих старых врагов»), и как раз девятый год жизни собственного сына, родившегося 10 мая 1934 года в Берлине, Набоков наблюдал в июне 1942 года, когда сочинил стихи о Супермене. Эта деталь не только неожиданно связывает «сына Супермена» с Давидом, замученным ребенком философа Адама Круга в романе «Bend Sinister» (тоже насыщенном шекспировскими аллюзиями), но и открывает в набоковском «Человеке Будущего» еще один, автобиографический, план. В гротескном мире супергероев и суперзлодеев, спасителей человечества и губителей цивилизации, недостает одной важной вещи — обычной человеческой любви и заботы, без которых все циклопические подвиги и сама цивилизация лишены смысла. Таковы другие, жанровые ограничения этого циркового homo superior’a в синих рейтузах, видящего своим клишированным сознанием даже в собственном сыне только соперника и угрозу и не учитывающего главного — его детской любознательности и мальчишеской отваги. И таково угрюмое бесплодие всех этих «пустынь неискусства» (говоря словами Вана Вина, героя романа Набокова «Ада, или Отрада», 196924), предлагающих своей аудитории что угодно, кроме поэзии. Упомянув первый американский роман Набокова «Bend Sinister» (название представляет собой геральдический термин, но основное значение англ. sinister — зловещий), нельзя не отметить, что в одной из историй того же шестнадцатого выпуска «Супермена» герою противостоял омерзительный злодей Mister Sinister. Его серая накидка, серая лысая голова и жабье лицо могли повлиять на образ гнусного диктатора Падука по прозвищу Toad (жаба, отвратительный человек), облаченного в романе в серое полевое сукно («Участок волос на макушке его шишковатой, синеватой, бритой головы был тщательно расчесан и разделен надвое»). В гл. 17 «Bend Sinister» обнаруживается еще один отголосок набоковского знакомства с комиксами: «У него [у Круга] пульсирующей болью болела голова: тот вид мигрени, при которой кажется, что боль выходит за пределы одной части головы, как краски в дешевых комиксах, и не полностью заполняет пространство другой ее части» (перевод мой).
В техническом отношении стихотворение, состоящее из 46 строк и написанное традиционными героическими двустишиями, предвосхищает поэму Джона Шей-да «Бледный огонь» из одноименного романа (1962) Набокова. Причем, как и в стихах о Супермене, в поэме Шейда, что показал Б. Бойд («“Бледный огонь” Владимира Набокова. Волшебство художественного открытия»), скрытой и ведущей темой оказывается судьба ребенка. Помимо своих любопытных особенностей — свежего замысла, необычной формы, развивающей прием внутреннего монолога, используемый в комиксах для сообщения читателю о намерениях героя, — публикуемое стихотворение оказывается настоящим подарком для исследователя. Это, по‐видимому, единственное произведение Набокова, источник которого не только устанавливается с безусловной точностью, но и нисколько не скрывается самим автором. Фабула («поток сознания» и ламентации Супермена), место действия (Метрополис), персонажи (Кларк Кент и Лоис Лейн), детали (очки, бронзовая статуя) и даже хорошо поддающиеся версификации слова восхищенной Лоис взяты с обложки шестнадцатого выпуска «Супермена». Стихи Набокова представляют собой сатирическую и поэтическую интерпретацию изображенной на обложке сценки, дополненную размышлениями Супермена о катастрофических последствиях его любовной связи с Лоис (не подозревающей, кем именно является ее сослуживец по «Дейли Плэнет»). Саму идею написать стихи от имени Супермена, то есть сделать его поэтом, Набоков мог почерпнуть из истории о мистере Синистере в том же выпуске комиксов. Находясь с Лоис в типографии, Кент требует напечатать сенсационный материал, и его речь комичным образом становится подозрительно ритмичной: «We’ve heard your warnings, here’s the answer: we’ll print that story despite you, mister!» («Нам ваши опасения известны, и вот ответ: сюжет мы этот тиснем, — хотите, мистер, вы того иль нет!»), на что Лоис немедленно обращает внимание: «Why, Clark — you’re a poet!» («Ну и ну, Кларк, да ты поэт!»). Из сопоставления обложки со стихами Набокова следует, что слова Супермена «Ох, мне наскучило слоняться здесь без дела» относятся к его городским блужданиям в образе обычного человека, облаченного в приличный костюм и шляпу; что Набоков точно подметил главную деталь в облике репортера Кента, отсутствующую у Супермена, — Кент носит очки, причем вовсе не ради маскировки, а чтобы, как воображает Набоков, бросая страстные взгляды на Лоис, не видеть ее внутренностей, пульсирующих легких и печени (в одной из историй шестнадцатого выпуска Супермен, используя свое суперзрение, видит сквозь стены укрывшихся злодеев). Позднее в «Лолите» Гумберт Гумберт будет мечтать «приложить жадные губы к молодой маточке, неизвестному сердцу, перламутровой печени, морскому винограду легких» своей юной зазнобы, как если бы он, подобно Супермену, видел ее насквозь. Наконец, заключительная реплика Лоис, проходящей мимо статуи Супермена, — «Oh, Clark… / Isn’t he wonderful!?!» («О, Кларк… / Разве он не чудесен!?!») — слово в слово взята с той же обложки, вплоть до воспроизведения эмоционального ряда знаков препинания. И в точности как изображено на ней, Кларк у Набокова продолжает прямо смотреть перед собой, не поворачивая головы в сторону сияющей в идиотическом торжестве бронзовой статуи, воздвигнутой благодарными горожанами в память о подвигах супергероя. Даже такая деталь, как желтое небо, на фоне которого Кларк и Лоис прогуливаются в парке, не ускользнула от внимания Набокова, незадачливый герой которого, размышляя о своей неполноценности, говорит так: «где я бы ни летал, / в красном плаще, синих рейтузах, по желтому небу, / я не чувствую никакого трепета…» Рифмованный перевод наполненных до краев набоковских стихов — всегда «плач об утерянных сокровищах». Сам Набоков отдавал предпочтение бедным, но честным дословным переводам стихов, без рифм, а порой и без соблюдения метрики, и таким скромным полупрозаическим переложением я сперва и хотел ограничиться, принимаясь за «Человека Будущего». По ходу работы я все же взял несколько аккордов на пробу, после чего решил доиграть эту мелодию до конца — к подстрочному переводу я прилагаю рифмованный, озаглавленный иначе: «Жалобная песнь Супермена». В русском переводе трудно выдержать гнетуще-монотонный строй оригинала, гипнотический basso ostinato героя, поддерживаемый тремя рядами длинных перечислений (наружности и оборотневых атрибутов Супермена; разрушительных последствий его страсти; этапов бурного взросления его сына), и сохранить при этом политические намеки и литературные отсылки. А они возникают уже в самом названии стихотворения: слово «lament» означает не только «горестное стенание», но и «жалобную песнь» — старинный элегический жанр лирико-драматической импровизации в стихах, связанный с похоронами, свадьбами, неурожаем и разными бедствиями.
Копию машинописного текста набоковского стихотворения с рукописными исправлениями (подписанный оригинал был послан редактору Пирсу) я обнаружил в обширном архиве Эдмунда Уилсона в библиотеке редких книг и рукописей Бейнеке Йельского университета (Edmund Wilson Papers. Box 170, folder 4246). Вложенные Набоковым в письмо от 16 июня 1942 года, стихи были помещены в отдельную папку вместе с другими его поэтическими и прозаическими сочинениями и журнальными вырезками, которые слались «дорогому Банни» в разные годы. В этой папке «Человек Будущего» пролежал без малого восемьдесят лет и уцелел, как и положено Супермену, чтобы, наконец, увидеть свет в оригинале и в нашем русском переводе.
Первая публикация: Andrei Babikov. Superman Returns. An Unpublished Poem by Vladimir Nabokov // The Times Literary Supplement. 2021. March 5. P. 15.
Выражаю сердечную признательность Ольге Ворониной, приславшей мне копии неопубликованных писем Набокова и Пирса, Брайану Бойду, Стивену Блэквеллу и Станиславу Швабрину за обсуждение настоящей работы, а также Джеймсу Пуллену, представляющему интересы «The Wylie Agency», за любезное разрешение опубликовать это стихотворение Набокова.